До второй мировой войны на месте старого усадебного сада строится двухподъездная школа, которая используется как училище - такая же, как была на Хитровке, типовое довоенное здание школы. До войны она некоторое время работает как школа, потому что здесь было очень много детей: все квартиры были коммунальные, в одной комнате могла жить целая семья. Школа известна была тем, что в ней училось довольно много священнослужителей, в т.ч. достаточно известный владыка Питирим. Школа просуществовала совсем недолго, потому что прямо в первые дни войны здесь сделали военный полевой госпиталь, его отдали санитарной обороне, и здесь проходили курсы подготовки медсестёр.
После войны верхние этажи остались обычной районной больницей, нижние были поликлиникой. В больнице работала женщина (я не помню, как её звали), очень известный московский кардиохирург-реабилитолог, и она по нашей Горке проложила реабилитационную тропу. В нижнем доме располагалась редакция газеты “Советский спорт”, и надо было дойти до "Совесткого спорта", подняться, потом спуститься... Я живу здесь с 1977 года и помню, как по нашей улице ходили эти люди в пижамах, сосредоточенные, с красными лицами, и парк был почти такой же, как сейчас. У больницы был каскад спортивных площадок, был корт, была волейбольная площадка, баскетбольная площадка, типа нашей коробочки, детские площадки.
Пришло время - поликлинику выгнали, и здание стояло бесхозным. Его хотел взять еврейский комитет, чтобы построить какое-то здание еврейского центра, В управе долго стоял макет и, по-моему, даже до сих пор стоит. Потом хотели построить дом ветеранов МВД, где на первом этаже кружок баяна, а всё остальное - не понятно кому сдаётся. Казахские предприниматели хотели построить здесь высотную гостиницу, потому что у нас мало гостиниц, конечно, и здесь самое лучшее место для гостиницы, которое только можно придумать. Также хотели построить двухэтажную или трёхэтажную парковку, хотели построить развлекательный центр, много чего хотели построить.
Было совершенно ясно, что любое вторжение в эту территорию приведёт к кардинальному изменению всей структуры: начиная от инженерных структур, например. У нас старая канализация - куда бы эта гостиница сливала всё своё хозяйство? И заканчивая тем, что здесь всё равно очень много людей живёт, отдыхает и работает. Но это ясно только людям, которые здесь постоянно, потому что мы наблюдаем за этой жизнью всё время. Люди, которые прибегают-убегают, считают, что это как бы такое место, которого нет. Но это не так. Всем местным было понятно, что здесь должен быть парк, потому что когда был больничный сквер, в нём гуляли. Я выросла в этом сквере, и нас оттуда не выгоняли, мы играли среди выброшенных рентгеновских аппаратов...
Если говорить про наш секрет успеха, весь этот парк - история про намерения, мы объединились с несколькими людьми, у которых эти намерения были серьёзные. Второе - это что все договорились: местные с властью, власть с архитектором, мы договорились со строителями и с узбекскими рабочими, которые сажали деревья вверх корнями. Это система очень большого договора изначально. И все в результате получили свои ордена: мы получили прекрасный парк, город получил прецедент, когда впервые после войны ради парка что-то сносили. У нас единственный фонтан в ЦАО, построенный за последние 70 лет - это в нашем парке, все остальные были построены уже после, если не считать сада "Музеона". Наша префектура получила все награды и ордена за лучшее благоустройство, архитектор получил приз за лучший урбанистический проект в Европе, наш парк имеет огромное количество регалий, ну и кроме того - он был сделан раньше, чем Зарядье: и заложен, и пущен раньше.
5 лет назад 12 июля приехал мэр, не было никакого открытия, он просто прошёл по всей территории, сказал: "Ребята, круто, прекрасно, как вы хотите назвать?" - я говорю: "Горка!" - он говорит: "Горка". Почему Горка? Горкой называли нашу улицу. Раньше она была Архипова, потом её переименовали в Спасоглинищевский переулок, но на местном слэнге это всегда была Горка - ну, как Пушка. "Куда пошёл?" - "На Горку".
Системообразующим местом здесь была синагога, где встречался народ, и очень важным местом был "Советский спорт", потому что здесь вывешивалась свежая газета. Там, где сейчас вход в парк, где фонтан, там стояли щиты, на которые клеили прям ещё гранки [пробная печать текста газеты - прим. Д.К.]. И люди, которые должны были узнать результаты, стояли и ждали момента, когда наклеят. Футбол, хоккей.
От этого времени осталось несколько деревеьев. В 1955 году в эту больницу приехали дети, пережившие блокаду, которые потеряли родителей, и в день пионерии у них был субботник - они высадили в больничном парке целую аллею ясеней. Ясени очень сильно болеют, но мы оставшиеся старались максимально сохранить, потому что это то, что нас связывает с историей. Остался дуб, конечно, вокруг которого весь этот парк возник, старый огромный дуб, которых несколько у нас здесь. Один на территории "Метростроя", к нему нет доступа, и наш - его брат.
И осталась интересная вещь: когда была Олимпиада в Москве, реорганизовывали все спортивные площадки в центре, и у наш стадион обнесли олимпийской оградой. Потом там был какой-то гараж, автосервис, парковка какая-то левая, но когда всё это содрали, вдруг проступили эти ограждения олимпийские, и я попросила их оставить. Из них только одно историческое, но ребята молодцы очень большие: они сделали точные копии. В нашем доме был хоккейный клуб “Факел” Басманного района, детский и юношеский - они тренировались в частности тут, заливали каток зимой.
Всё, что вы видите здесь сейчас, началось с плана, написанного вот на этом столе. Потому что приехал префект, не нынешний, а предыдущий, Виктор Семёнович, и сказал: "Что вы хотите здесь? Нарисуйте!». Мы с жителями собрались здесь, нарисовали: вот тут фонтан, вот тут клумба, тут что-то ещё, и нам сказали, что план, который в итоге реализовывали - практически то, что мы нарисовали.
Я очень увлекаюсь историей и садовой геометрией парков, поэтому внутри этого проекта много разных неявных вещей. Сакральная геометрия - она на то и сакральная - человек может не чувствовать каких-то углов и каких-то других вещей, но чувствовать себя очень хорошо. Кроме всего прочего, есть такое понятие - урбанистический узел. Человек попадает внутрь этого узла, и его состояние меняется. Например, такой узел - это Красная площадь, или Трокадеро, или фонтан Треви в Риме. Попадая в рамки этого узла, ты попадаешь в некую магию места. Парки чаще всего - узлы. На нашем парке совершенно чётко видно, как это работает: люди начинают чуть медленнее идти, смотреть по сторонам, нюхать цветы и т.д. Много всякой сакрализации в этом заложено. Мы делали дендроплан вместе с архитекторами - и даже то, где какие деревья и цветники посажены, имеет смысл. Не всё удалось реализовать, кончено, но даже то, что удалось - я считаю, что это просто прекрасный результат.
Когда только построили парк, всё было прекрасно. Сюда пришли люди, которые напились очень сильно на Маросейке, легли на наши прекрасные холмы, сказали, что они теперь местные животные, будут здесь пастись, и дальше их было невозможно никуда девать. И это было чудовищно, потому что было райское место, и случился этот набег таких исчадий ада, реально, что можно было выйти на балкон и увидеть, как на холме происходит Босх. Люди во всех видах, позах, с ними никто ничего не мог сделать - поэтому, к сожалению, единственным средством борьбы с этой вакханалией оказался забор, который появился через год. С очень большим сожалением я говорю, что пришлось согласиться на него, но он спасает. Потому что некоторые люди, когда отдыхают, разрушают. Когда на моих глазах была сломана роскошная яблоня... Просто человек взял, на неё полез, сломал, а она была юная, тонкая, невероятной красоты, розовая - и с диким хрустом всё это - было понятно, что это неостановимо, что это люди понимают только палку и ограду.
Изначально история была про то, что это узел должен быть в открытом пространстве. Что ты идёшь сквозь - от Маросейки до Солянки - и можешь свернуть, пройти парком. Мы собрали большое количество проходных дворов, у нас очень много выходов. Мы построили кучу лестниц новых, чтобы не было волчьих троп и медвежьих углов. Мы построили лестницу, которой с 30-ых годов не было - вдоль общежития. Она была там когда-то деревянная, её помнили старожилы, и мы её восстановили, т.е. мы восстановили тропиночную сеть, которая здесь была исторически, чтобы увести поток людей с тучной Маросейки в эту тишину. Была концепция этих проходов: что человек вливается, что это город и в нём нет забора.
Но это, к сожалению, невозможно в силу того, что у людей, которые выросли за гаражами, любимое развлечение было жечь шины или кричать проезжающим поездам, кто громче. И их единственное состояние радости - это напиться и упасть рогами в землю. Им очень тяжело научиться отдыхать. Это не их вина, что они такие, все говорят: “Ты их ненавидишь”, но я не их не виню. Я понимаю, что из-за парка таких людей станет меньше, потому что люди должны расти в парках, дети должны гулять в парках, люди должны привыкать к паркам, и такие парки должны быть просто везде, в каждом районе. Чем больше такого пространства общественного, тем больше человек привыкает к тому, что себя надо прилично вести, что не надо орать, что надо убирать за своей собакой, держать своих детей на привязи, если они идиоты - ну то есть, грубо говоря, много вещей, которые не безусловны, которые воспитываются.
Но первый год парк выдержал действительно адище. И все меня проклинали: "Зачем ты это сделала! Нам не нужен парк". Я их понимаю, потому что у нас, например, в соседнем доме живёт настройщик музыкальных инструментов. Он не может открыть окно, потому что прыгают скейтбордисты и орут. А у нас здесь такая слышимость, что если сейчас упадёт монетка на улице, слышно всё - акустика такая. Поэтому в парке невозможно проводить какие-то концерты - будет ощущение, что играют прямо в квартире у тебя.
С точки зрения зелёных насаждений парк - это уход, полив, удобрение, потому что в городе за растениями нужно особо следить, они не могут просто расти, это такая обихоженная природа должна быть. Было ГБУ «Автодороги», это был какой-то наследник Мосземхоза, который занимается всеми зелёными насаждениями в ЦАО. Они неплохие ребята, обслуживают очень много объектов, они старались, как могли... Потом парк отдали саду «Эрмитаж», и теперь он филиал сада «Эрмитаж». Они не сразу, наверное, поняли, что получили, потому что здесь своя специфика есть, но сейчас, когда уже прошло время, они всё понимают.
Что касается роз и цветов - у меня было очень много друзей в зелёной отрасли, а парк позволил мне войти в эту зелёную индустрию в качестве такой непонятной тётки - то ли подвижницы, то ли оголтелой - по крайней мере, они все с удовольствием со мной общаются и меня слушают. Люди, которые склонны к деметрическому бытованию, то есть они сажают, поливают, собирают урожай - у них своя специфика общения с миром. Те, у кого питомники, садовники, ландшафтные архитекторы - люди, которые связаны с землёй, ещё на этапе строительства нам много что подарили (мне лично). Например, мне подарили для парка магнолии.
Ещё у нас есть несколько уникальных деревьев - например, черёмуха Маака с красными стволами - это тоже подарок владельца питомника мне. Мы эту черёмуху обсуждали, и он сказал, что не верил, что кто-то знает про неё. Ивы - все, которые вы видите в парке - они тоже все подарены разными людьми, владельцами питомников. Черёмуха Маака - это эндемическое растение с Дальнего Востока. Был такой ботаник Карл Маака, он собирал растения и привёз в Петербург в ботанический сад, и в этом бот саду он их разводил, и это растение для парков очень красивое, красиво пахнет земляничкой, цветёт как черёмуха, зимой рыженькое, и до революции эти черёмухи поставляли в Париж очень много.
Что касается роз - когда мы приводили в порядок парк Абрамцево, я познакомилась с Людмилой Жуковой. У неё самая большая коллекция роз на постсоветском пространстве. У неё свой питомник роз, называется "Гарден Клад". Однажды мы с ней тут стояли на балконе, и она говорит: "Надо как-то можжевельники тут подбить красненьким". Я говорю: "Да, Люд, надо подбить". На следующий день приехал грузовик, и в нём было 50 кустов этих красных роз, которые вы сейчас видите. Бургунд 81. Я кинула клич, пришли все мои подруги, друзья - районные, и дальние, и ближние - я вытащила самовар по нашей традиции, местной, деревенской, горкинской, и мы посадили эти розы, и все получили такое огромное удовольствие от этого процесса. "Жилищник" выдал нам какие-то лопаты, тогда ещё не было у нас такой системности во всём этом. На следующий год ещё 10 или 20 кустов посадили, потом мы посадили ещё 20 - каждый год мы сажаем розы.
В прошлом году я попросила свою подругу, которая делает фестиваль “Цветочный джем”, какие-то растения, которые они собирались пожертвовать Москве, отдать нам. И я их, видимо, так достала, что они сказали: “Пишите спсиок”, - и мы с главным сотрудником "Эрмитажа" написали. Мы получили всё: все розы, все деревья, все кусты, и дальше меня чуть не проклял директор "Эрмитажа", потому что мы сажали подъёмными кранами многотонные липы. Было огромное количество роз - тоже дар “Цветочного джема” нам.
Жители - это сила, с одной стороны - с другой стороны, это силы, требующие очень большой организации. Меня знают, Машу знают, Колю знают... Это же известный маршрут: от Коли через Машу до Оли. Мы все, кстати, садоводы. У Коли - микросад, Маша - скрытый сад, у меня - вариант публичного парка. Местных я бы не сказала, что много. Вообще сумасшедших людей мало. В советской психиатрии был такой диагноз - "мания социального переустройства". Мы с людьми, которых я сегодня перечислила, видимо, страдаем этой манией.
Как наш прекрасный Валя Карелин говорит: “Олечка, нам нужно с тобой шить шапки с бубенцами и ходить по району” - я говорю: “да ладно, нам просто с тобой надо ходить по району, даже шапки не нужны”. Ну, это вопрос, понимаете, внутреннего я очень во многом, для меня этот парк был реализацией моей мечты, поэтому это интересный процесс, он метафизический, и если говорить про метафизику, здесь очень много ясного, понятного.
Я искусствовед по образованию, историк театра, по профессии - журналист в прошлом. Когда я была маленькая, я мечтала быть директором ботанического сада. Я с детства увлекаюсь ботаникой, и садами, и парками - так получилось, что это осталось только на уровне увлечения/хобби. Но в силу того, что всё, что я делаю, я делаю очень системно. Я вообще за масштаб, я не люблю такую мелкоуездность. 3 гектара… Когда я рассказывала своим друзьям или кому-то, что я строю парк, мне говорили : "В 800 метрах от Кремля? Парк? Ты кремлёвский мечтатель?" Ну видите, всё получилось.
Это старый город, который с 15 века известен, и на этом месте жили люди очень-очень давно. Поэтому с землёй так: куда попадёшь. Есть моменты, где прекрасная земля и растения быстро доходят до воды и себя прекрасно чувствуют в неожиданных местах. Есть места, где что ни сажай, всё будет чисто камень - а дальше выясняется, что там дыра, а под дырой подвал, а под подвалом ещё подвал, и куда расти растению - совершенно не понятно, если говорить о деревьях. Землю, конечно, надо привозить свою, новую и всячески её обогащать, потому что огромное количество строительного мусора, которым все эти холмы ровняли. Если взять нашу гору, она насыпана целиком из какой-то старой стройки, включая изразцы 17 века от церкви усекновения головы Иоанна Предтечи, которая была разрушена, когда строили это конструктивистское здание. А ведь это была церковь, в которой крестили Иоанна Грозного, на секундочку. И когда мы копали, там какая-то труха этих изразцов сыпалась.
Если взять верхнюю часть, где усадьба Боткина, там вообще кладбищенская территория, с той стороны идут захоронения. При больнице был морг, и поэтому в определённый момент я приглашала священника сюда, чтоб он прочёл какую-то панихиду, потому что когда мы натыкаемся на могилы, их бередим, и никому это неизвестно, какие-то правила должны быть соблюдены, мне кажется. Где-то нашли ногу человеческую 90ых годов, закопанную. При советской власти никто не занимался особо глобально цветниками - есть и есть - никто не заморачивался, а эрозию почвы никто не отменял, потому что здесь горы, здесь сливается всё, и дождь прошёл - вся земля смылась - а камни остались. Но мы же не чернозёмное поле возделываем, в городе всё так: сначала выбрал все черепки, всю грязь, выбрал, насыпал, посадил. Машин сад у Мандельштама вообще стоит на пакгаузе, Кузнецовском военном пакгаузе. Там просто если начать копать - сплошной Кузнецовский фарфор - и ничего, нормально, всё растёт.
Надо иметь хорошее отношение и уметь разговаривать. Когда нам обещали посадить эти деревья многотонные, у «Эрмитажа» и Мосгорпарка, конечно, не было таких кранов подъёмных или чего-то ещё. Позвонили в префектуру, сказали: «Ребята, спасайте» - приехала префектура, пригнала технику тяжёлую, кто-то из той же префектуры дал нам землю, дал нам воду в бочках - все договорились, потому что этот парк для них - он и их процесс тоже. Сам префект тут каждую субботу и каждую среду ходил в резиновых сапогах по этой стройке и страшно был доволен тем, что он строит парк. Люди же хотят быть хорошими, они глобально не хотят быть страшными и ужасными. Они хотят быть хорошими, какой бы пост они ни занимали. И если ты делаешь доброе хорошее дело, дай им возможность это сделать, и они будут довольны все. Маша из любого угла может сделать сад, и ей привезут и землю. И на Горку приедет мэр, если надо, если его позвать - не потому, что я с ним дружу, а потому что все хотят быть хорошими.
Зелёное здание - это была усадьба, которой сначала владела семья Тургеневых - Ивана Сергеевича Тургенева, а потом её купил чаеторговец Боткин. И всё было бы ничего, но его дети могли быть либо врачами, либо юристами, они не могли быть на царской службе, потому что они не были дворянами. И медик Боткин, который погиб вместе с царской семьёй, родился в этом дворе. Боткины торговали чаем, всякими разными сладостями, пряностями, кофе, и в частности были основными поставщиками чайного дома на Мясницкой. С балкона, по описанию Тургенева, открывался самый красивый вид на Замоскворечье. Тогда было видно очень далеко. Точка, с которой видно, о чём говорит Тургенев, и сейчас сохранилась.
Наш парк - каскадный, в нём есть несколько территорий. Первая - это розарий, такое место уединения, в котором должно было быть то, что называется эрмитаж - место для скрытых разговоров. Наш розарий раньше был закрыт, это была территория детского сада ведомственного, она была заколочена со всех сторон забором. Мы её вскрыли, присоединили к парку, и там сейчас розарий, который несколько раз полностью разграблялся. Бухающими, танцующими под экстази подростками, которые танцевали на цветах сверху там, растаптывали всё с мясом. Бабками, которые приезжали с тачками и увозили к себе на дачу. Разными людьми. Я садилась со своими друзьями в машину, ехала, покупала новые розы, сажала. Но знаете, это категория жертвоприношений таких.
Потом территория детская - там на самом деле специальным образом высажены растения. Это считается парадной частью парка, и идея была в том, чтобы с одной стороны сохранить парк, а с другой - дать понять, что это были сады, как всё здесь сады. Наша улица в стародавние времена называлась Алабова гора, внизу усадьба Алабовых - и там был пруд, а здесь был сад. И, собственно, Старосадье начинается отсюда. Поэтому у нас на этой части довольно много яблонь декоративных, и вся центральная поляна наша обсажена яблонями.
Если вы были в старых парках, вы знаете, что в каждом парке должен быть парнас. Они бывают обычно парные, парнасы. Парнас - это насыпной холм, обычно прямой, ровной формы, в Москве даже в усадьбе Трубецких есть парнас небольшой насыпанный. И, конечно, хотелось тут тоже иметь парнас, потому что парнас - это центральная точка парка, которая соединяет парк с небом. Наша гора - это парнас, она искусственно насыпана.
Каждый парк должен иметь ротонду - как самую высокую точку парка. У меня теперь мечта обсадить её белыми акациями. В парке должна быть поляна. Открытое пространство в любом парке - это пространство радости. Поэтому когда кто-то пытается посадить на этой поляне что-то, приходит Оля и выкапывает это. Несколько раз эту поляну пытались засадить. «Что такая территория открытая? Давайте посадим», - я говорю: «Эта поляна получила все международные призы, отойдите».
Архитекторы были бедные, потому что они уже 100 лет как не проектировали общественных пространств в Москве, а только частные посёлки и маленькие такие территории. И тут вдруг большое пространство, да ещё с какими-то мыслями, поэтому им было непросто. На самом деле центральная лестница - это по сути дела концертный зал, фонтаны немного перепутали, они должны были быть в другую сторону. Но, тем не менее, эта концертная лестница у нас существует и, наверно, настанет день, когда какой-нибудь хор там что-то споёт, какую-нибудь прекрасную ораторию или что-нибудь ещё - правда с видом на синагогу, но ничего, синагога потерпит.
Нижняя часть нашего парка целиком отдана физике: там спорт, там дети, там рано или поздно снесут или облагородят дом недостроенный - и заканчивается всё питейным двором нашим прекрасным, в котором была дюреровская стена когда-то. Я знаю Кому, который рисовал это граффити. Он хороший очень дядька, на самом деле он иконописец. У нас была идея нарисовать Иоанна Предтечу на нашей руине [заброшенном общежитии]: он бы склонялся над нашим Иерусалимом - прекрасным небесным Ивановским монастырём.
Белая сирень называется Галина Уланова. Был такой сиреневой Леонид Колесников - Сиреневый бульвар в честь него назвали, потому что у него там была база. Он создал более 300 сортов сирени, и вся русская сирень, советская сирень - это его. Колесников сделал этот белый сорт, и саженец передали Юрию Гагагрину, чтобы он повёз его английской королеве в подарок. Подарил - и весь Букенгемский дворец был обсажен сиренью, которая называется Галина Уланова.
Когда мы сажали клёны, я стояла над каждой ямой. Позвонила в университет и выяснила, что краснеют клёны из-за того, что они доходят до какого-то доломитого слоя в Америке, и мы засыпали по целому мешку этой специальной доломитовой золы - и они осенью краснеют, у нас получилось! Одна ива называется памяти Мендовского, другая - памяти Шабурова - обе подарки нашего известного ивовода Александра Марченко, они будут очень красивые.
Когда я была маленькая, в этом дворике росли ирисы гигантские, я ходила, нюхала их, и в какой-то момент дядечка, который здесь занимался садом, мне говорит: «Хочешь, я научу тебя сажать ирисы?» - я говорю: «Конечно!» - он говорит: «Надо, чтобы у ириса бегемотик (а у него такой корень, клубень торчит) грелся на солнце всегда». У него был совершенно удивительный сад. Оказалось, что он был одним из последних садовников Левадийского дворца, царский садовник. Он ещё всегда мне говорил “надо сажать берёзы”, поэтому вот эта берёзовая рощица в его память здесь посажена. Такое было странное имя у него… Евлампий что ли, но я забыла уже. Он был прям такой с бородой, в очочках, прям как рисуют на картинах в кабинете биологии. Ходил всё время в зелёной гимнастёрочке выцветшей и в таком френче, и у него были солдатские галифе были совершенно потрясающие руки - с одной стороны, длинные пальцы, с другой - к земле привыкшие. В этом садике у него росла глициния, что само по себе чудо. И когда ломали этот дом, её, конечно, сразу же не стало, потому что ей нужна опора, её пытались куда-то пересадить, но она загнулась тут же, потому что это очень специальное было растение, я такого не видела никогда.
Мы творцы рая. Сад - это прообраз рая на земле. У каждого свой рай. И если у человека есть возможность созидать, в принципе, в идеале человек созидает сад. Это ещё Фома Аквинский сказал. Когда приезжал Собянин, мы подарили ему булыжник московской мостовой, на котором сделали гравюру: “Сад - прообраз рая на земле”. Мне понравились слова Бирюкова, когда он сюда пришёл с Собяниным как раз 5 лет назад, стоял вот здесь, на этом балконе, смотрел и говорил мне: “Ольга Владимировна, ну что-то вы тут наворотили такого”. Я говорю: “Ну, парк построили” - “Вы понимаете, что здесь никогда никто больше ничего не построит”. Я говорю: «И слава Богу. Когда нас не будет, останется парк”.
Начальство, которое здесь всем руководит, - неплохие люди, они все хотят быть хорошими, они слушают учёных, археологов, ботаников, дендрологов, другое дело - что академической науки очень мало, очень мало кто может аргументировать своё мнение: почему этот фонарь лучше, чем тот; почему это растение можно сажать, а это нельзя - не просто на уровне мне нравится-не нравится, а на уровне системных знаний.
Парк - это не то, что делается сразу. На меня все кричали: “Ты срубила все деревья, тут сейчас у нас ничего не будет”. Я говорю: «Вырастет!» - «Не на нашей памяти». 5 лет уже всё колосится и поднимается, только делается больше и лучше. Какие-то деревья необходимо было удалить. Тополя старые были опасны. Какие-то кронировали. Потому что за деревьями в городе надо ухаживать, их надо подрезать, чтобы они не представляли опасности. За ними никто почти 30 лет не ухаживал. Когда была поликлиника, их подрезали, но с начала 90ых всё росло и развивалось само по себе.
Парк - это же на самом деле не про нас. Мы так, мы проводники. Есть люди, которые могут жить в бардаке и в свинарнике, а есть люди, которым надо немедленно помыть посуду, вымыть туалет и застелить всё скатертью чистой. И те, и другие нужны. У кого-то вот эта мания социального переустройства. Машу куда ни погрузи, она будет сажать и копать беспрерывно, я буду реконструировать пространство, как мне кажется правильным. Когда из нас делают героев каких-то, мне кажется, это неправильно. Важно рассказывать людям, что за своё мнение, за свою мечту, за своё пространство надо бороться, но не в плане кого-то убивать, а просто понимать, что это от тебя тоже зависит. Когда мы делали парк, полторы тысячи человек подписали письмо с просьбой о парке. Мы просто часть этой цепочки, и не надо думать, что это царская привилегия.
Мой отец учёный, математик, он работал в лаборатории в Америке, много всяких исследований сделал научных, важных, системных. Я не помню, кто там был жив на тот момент из старых физиков, но кто-то из них обратился в конгресс США за гигантской по тем временам суммой для обустройства этой лаборатории научной, которая занимается на самом деле абсолютно теоретическими вещами. «Мы не можем, у нас большой бюджет на оборону» - «Если вы не сделаете это, вам бюджет на оборону будет не нужен, вам нечего будет защищать и оборонять». Так и тут: это вопрос не про наши личные политические фантомные боли, а про землю и про то, что от нас останется. После нас не останется разговоров о том, кто прав и кто виноват, кто за и против. Останутся деревья, останутся дома, останется что-то сохранённое, а что-то утраченное. Это, собственно говоря, и есть глубинный смысл горожан. Мы же урбанусы, мы жители великого урбана.
Я не всегда была здесь, я жила в разных городах и странах, но это, конечно, мой дом, я сюда возвращаюсь, и я не хотела бы смотреть на казахскую гостиницу или пятиэтажную парковку, и это моя ответственность личная. Я считаю, история про наш парк очень назидательная. Потому что нельзя продавать свои мечты. Это как в фильме «Курьер», помните? «Держи пальто, мечтай о чём-нибудь великом». Вот то же самое: если ты мечтаешь о каких-то вещах, которые не то что достойны, а которые не только с тобой связаны… Все знают в городе, что я за Горку порву. Ну, сначала превращу в жабу, а потому порву.
